Главный защитник детей Астахов продолжает настаивать, что оставить ребёнка без взрослого – это преступление. РСН 30 января приводит его слова:
«Малолетний ребёнок, те, кому ещё нет 12 лет, заведомо считается лицом, находящимся в беспомощном состоянии. Поэтому когда его оставляют одного – это статья».
«Статья» – это о статье 125 УК РФ «Оставление в опасности», в которой вовсе не написано, что «малолетство» – это до 12 лет. Так что кем «заведомо считается», непонятно, тем более, что Семейный кодекс требует учитывать мнение ребёнка уже с 10 лет.
Повод – 15 случаев на всю страну за 13 месяцев – на общественное явление не тянет, и это мы еще не знаем, что в этих случаях посчитали опасностью – может, там всего лишь такие же случаи, как с эвакуатором. Но тема продвигается настойчиво, будто кому-то нужен предлог длякаких-то изменений.
Идею, что чиновники должны вмешиваться в такие ситуации, Астахов озвучивал ещё в ноябре. Это послужило поводом для встречи РВС с Астаховым, где попросили его уточнить, что он имел в виду. Оказалось – «ограничивать родителей в правах без отобрания детей». На встрече он рассказал из личного опыта, как с этим поступают в Америке, где он учился. Тему к этому времени уже сделали резонансной, и 5 декабря его команда горячо защищала эту идею в телепередаче на Первом канале.
Юридическую несостоятельность, а также психологическую оценку этой идеи мы уже разбирали в статье «Вопрос умной Эльзы, или Ювеналка как синдром». Мне теперь хочется объяснить её порочность ещё одним способом.
Кто должен определять, опасна ли какая-либо ситуация для ребёнка? Очевидно, опасность зависит и от ситуации, и от того, насколько ребёнок к ней подготовлен. Мы, родители, воспитываем детей, и самый первый, практический смысл воспитания – подготовка к самостоятельной жизни. То есть смысл – научить обходиться без взрослых. И это мы делаем постепенно – в чём-то ребёнок у меня уже самостоятелен, а в чём-то я пока не доверю ему быть свободным. Воспитывая, мы поощряем словами: «Ты молодец, ты уже большой». Вот его уже можно оставить дома на часок, вот он уже может сам разогреть обед, вот он сам едет в школу, сам ходит в магазин. Дети и играют-тообычно именно во взрослых – укладывают куклу спать, водят машинку. Никто кроме родителей, не может определять, насколько и в чём он может быть уже «сам». Каждый воспитывает по-своему (и имеет на это право по Семейному кодексу), то есть по своему жизненному опыту и психологическому складу. Один экранирует своё дитя от жизни, другой ставит его в необычную ситуацию и страхует.
Помню, как послал своего сына первый раз в магазин за хлебом. Магазин у нас был во дворе, дорогу переходить не надо. Я предложил ему самым будничным тоном, как взрослому, «давай ты сходишь за хлебом». – «Я?!». Он не ожидал, он был счастлив, что ему дают взрослое поручение. Он пулей собрался, мы ему дали авоську, мелочь и какие-то напутствия, и он пошёл. Конечно, я шёл за ним. Незаметно, чтобы не оскорбить его самостоятельность. Я видел, как в магазине он тянул руку наверх, к прилавку, давая продавщице деньги, как не сразу объяснил, какой ему нужен хлеб. Но он принёс! Довольно скоро он ходил в магазин уже без контроля. Я его считал достаточно взрослым для поручения «сходить в магазин». Мужчине уже пора было задумываться о школе.
(Конечно, это неправильно с точки зрения Ювенальной – то есть, простите, Национальной – стратегии действий в интересах детей. В неё заложен принцип «детствосбережения» – ребёнок должен «не быть большим» как можно дольше. Но что Астахов - он чувствует себя обязанным разделять Нац.стратегию или отстаивать традиционные семейные ценности?)
На это мне возражают умные Эльзы: а если что случится по дороге? Кирпич на голову, педофил там какой, а то вот эвакуатор! «Ты понимаешь, – говорят мне, – то 20 лет назад в Сибири, а то сейчас в Москве. Это же другое дело!».
Готов спорить. Во-первых, Москва ещё не джунгли. Во-вторых, и это важнее – я сам могу оценить, насколько не джунгли. (То есть уже не я, а мои дети, которые теперь сами родители. Я представляю себя на их месте.) Это мой город, мой дом и двор. Я здесь живу, общаюсь с соседями, знаю, что происходит, а чего не происходит. Взвешиваю, что опасно моему ребёнку, что нет. С какого возраста мой конкретный ребёнок может быть один дома, один в троллейбусе, один на дворовой площадке. Это решаю я, родитель.
Да, моего опыта может не хватить, если появились новые страшные явления или какие-то внезапные новшества. Но тогда о них должны нас, родителей предупредить: «Осторожно, в нашем районе стало опасно. Не оставляйте детей одних. Орудуют педофилы и эвакуаторы». В подъездах – объявления. В школах на родительских собраниях – инспекторы с беседой. Чтобы расширить наш кругозор и помочь нам – самим! – точнее оценивать риски. И государство не должно меня понуждать при оценке рисков закладываться на теракты, падающие на голову метеориты, убийц и пьяных водителей на светофоре. А если случится несчастье, то это должно, как и раньше, называться именно несчастным случаем, а также чьим-то – не родителя! – преступлением.
Но Астахову (точнее, искателям новых поводов для разорения семей, чью идею он озвучил) хочется, чтобы не родитель, а чиновник имел право оценить ситуацию так, как ему удобнее обвинить родителя. Чтобы служащий опеки оценивал, правильно ли я воспитываю. «Ответственный» ли я родитель, «компетентный» ли (тоже не просто слова, а ювенальные понятия). Или даже не оценивал, а просто, не по закону, а по ювенальным понятиям, взял себе за правило: ребёнок самостоятельный – сцапать как безнадзорного, а родителя наказать. На каком основании? Чиновник, он что – умнее? заботливее? лучше знает моего ребёнка?
Чиновник не имеет никакого права оценивать. Он вправе действовать только на основании Закона и законных распоряжений. Если в Законе напишут, что нельзя ребёнку ездить одному из школы – тогда чиновник получит право вмешиваться. (Но тогда пусть обеспечат доставку детей из школы по домам.)
Конечно, если ребёнок один – и плачет, растерян, то это повод забить тревогу, сообщить в полицию, разыскать родителей. Может быть даже посчитать безнадзорностью и применить ФЗ-120. Если же ребёнок уверенно себя чувствует, а просто за него боится услужливый чиновник, то этот добрый дядя мог бы и услужить по-настоящему – например, помочь ему добраться до места следования.
Но! – это ещё если мой ребёнок ему это позволит! Он-то у меня знает, что в незнакомую машину садиться нельзя. Тем более, если это машина ювенальная.
Александр Коваленин, РВС.